Wednesday, June 25, 2014

1 Д.Б.Павлов Большевистская диктатура против социалистов и анархистов

Д.В. Павлов БОЛЬШЕВИСТСКАЯ ДИКТАТУРА
против
СОЦИАЛИСТОВ И АНАРХИСТОВ 1917 - середна 1950-х годов
Москва
РОССПЭН
1999











ББК 63.3(2)6-4 П 12
Издание
осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ)
проект № 98-01-16090
ч
Павлов Д.Б.
П 12 Большевистская диктатура против социалистов и анархистов. 1917 — середина 1950-х годов. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1999. - 232 с.
Книга посвящена истории борьбы большевистского режима с российскими социалистическими партиями и анархистскими организациями с 1917 г. до середины 1950-х годов. В работе рассматриваются механизмы и «идеология», основные этапы, направления и результативность этой борьбы, методы и организация работы репрессивных органов, правовая база репрессий. Автор опирался как на вновь открытые документы центральных партийных и государственных органов, так и на источники, широко привлекавшиеся в советской историко-партийной литературе. Взятые в совокупности с первыми, эти традиционные материалы получают совершенно иное прочтение и позволяют прийти к выводам, принципиально отличным от заключений советской историографии.
© «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1999
© Д.Б.Павлов, 1999 © Документы — Архивы, предоставившие   материалы   для данной публикации, 1999


ISBN 5-8243-0019-4 



Введение
Приход большевиков к власти был воспринят современниками как явление, «помазанное народным безумием», событие парадоксальное, случайное и сугубо временное. В длительность своего пребывания у государственного руля не верили и сами большевистские руководители, подчеркивавшие временный (до утверждения Учредительным собранием) характер своих первых общегосударственных мероприятий. Ни до прихода к власти, ни сразу после Октябрьского переворота они не задумывались над тем, какой будет система управления в стране «победившего социализма» — будет ли это многопартийное или однопартийное государство. Однако сама логика взятого ими курса на тотальный революционный переворот, прямое уничтожение рынка и «формальной» демократии, помноженные на идеологическую нетерпимость и неуемное властолюбие, уже очень скоро толкнули большевиков к осознанию необходимости строительства государства последнего — однопартийного — типа. «Все советские и другие учреждения, — писал, выражая общепринятое, видный большевик С.М.Нахимсон в июне 1918 г., — являются лишь подсобными органами для партии... Это основное правило партийной работы»1. Естественно, что однопартийная диктатура исключала не только деятельность, но и возможность самого существования других, даже социалистических партий. Морально большевики были готовы к этому давно: по инициативе В.И.Ленина, «истребительная война» против инакомыслия в их собственных рядах была объявлена и велась еще с 1912 г.
Нетерпимым для нового режима был не только сам факт существования рядом с ним других политических образований, но и то коренное различие, которое существовало между большевиками и социалиста

4
Д.Б.Павлов
ми по таким базовым вопросам, как «революция», «демократия», «диктатура пролетариата», «рынок» и т.д. В отличие от большевиков, современная им российская и западно-европейская социал-демократия представляла себе переход к социализму как результат эволюции капитализма при сохранении рынка и демократии, причем демократические достижения предшествующей формации были для нее самоценны2. «Для меня, — писал меньшевик Ю.О.Мартов в первые месяцы большевистского господства, — социализм всегда был не отрицанием индивидуальной свободы и индивидуальности, а напротив, высшим их воплощением, и начало коллективизма я представлял себе противоположным «стадности» и нивеллировки. Да не иначе понимают социализм и все воспитавшиеся на Марксе и европейской истории»3.
Целый ряд обстоятельств, однако, делал в глазах большевиков искоренение социалистического движения весьма деликатной задачей. Общность происхождения и основ идеологии (особенно с РСДРП и близкими ей организациями), широкие и длительные личные, а иногда и родственные связи, многолетний опыт совместной подпольной революционной деятельности4, небольшевистское прошлое многих видных деятелей правящего режима (Л.Д.Троцкий, А.ВЛуначарский, М.С.Урицкий, В.ААнтонов-Овсеен-ко, С.М.Киров, Г.В.Чичерин и др.), традиционная популярность социалистов в демократических слоях населения и их революционные заслуги, наконец, их высокий международный авторитет, — все это в разной степени, но вынуждало большевистских лидеров маневрировать: смягчать, а порой и сдерживать репрессии против своих недавних собратьев по социалистическому лагерю. Только благодаря этому, несмотря на понесенный чудовищный урон, все основные социалистические партии (левые и правые эсеры, меньшевики, эсеры-максималисты) просуществовали до конца гражданской войны. Всего в послеоктябрьский период на территории современной России разновременно действовало более десятка социалистических партий и анархистских организаций, исключая национальные (еврейские, украинские и т.д.). Их окончательное удушение произошло в середине 1920-х гг.,

Введение
5
хотя как течение общественной мысли небольшевистский социализм исчез в России лишь во времена «большого террора» второй половины 1930-х — начала 1940-х гг. одновременно с физическим уничтожением его идеологов и лидеров.
Задача борьбы с социалистическим движением существенно облегчалась отсутствием единства в его рядах. На протяжении большей части советского периода своей истории соцпартии находились в непрекращающемся взаимном антагонизме. В силу одного этого их общий «заговор», о котором постоянно твердила большевистская пропаганда, не был возможен и не существовал в действительности. Даже в тюрьме, концлагере, ссылке и в эмиграции социалисты стремились существовать отдельными компактными группами, избегая контактов с представителями родственных партий. Большевистские «органы» умело использовали расхождения между ними по принципиальным программно-тактическим вопросам и накопившиеся с годами их взаимные претензии, обиды и подозрения. В своих циркулярах руководство ВЧК-ОГПУ нацеливало агентуру на дальнейшее углубление раскола, видя особую угрозу режиму в объединительных тенденциях в рядах социалистов. Так, с тревогой констатируя произошедший в 1922 г. в эсеровских кругах «сдвиг в сторону объединения разрозненных и распыленных народнических эсеровских групп и течений», начальник Секретно-оперативного управления ОГПУ В.Р.Менжинский требовал «все силы осведомления направить к тому, чтобы не дать объединиться эсеровским группировкам» и «разбить объединенческие их стремления»5. Такую же негативную реакцию в большевистской среде вызвало появление тремя годами раньше «Организационного бюро по объединению революционно-социалистического народничества». Несмотря на то, что в декларации Бюро содержалось указание на недопустимость политических и экономических выступлений против РКП, большевики в лице новой организации усмотрели «группу, которая явным образом ставит себе задачей борьбу с коммунистами»6. Уловив аналогичные веяния в лево-народничестве в 1923 г., ГПУ предложило ЦК РКП санкционировать ослабление тенденций к объединению «путем разных

6
Д.Б.Павлов
видов репрессий» по своей «линии» и получило поддержку7. «Усилить тенденции расколов и расхождений в рядах враждебных нам партий», — таково, по выражению одного из видных чекистов, было постоянное стремление власти8.
Первоначально в РКП не было единства по вопросу об отношении к социалистам. В первые же дни большевистского господства Ленину пришлось бороться с весьма влиятельной группой своих соратников (Л.Б.Каменев, В.П.Ногин, Д.Б.Рязанов, Г.Я.Сокольников и др.) — сторонников коалиции с представителями крупнейших соцпартий под лозунгом «однородного» социалистического правительства. В значительной степени намерение создать такой блок было вызвано не какими-то особыми симпатиями к социалистам, а опасением, что в одиночку власть удержать не удастся. Определенную дань таким настроениям отдал и сам Ленин, в ноябре 1917 г. теоретически предположивший возможность прихода к власти меньшевиков или эсеров в результате ротации депутатов Советов разных уровней9. Неуверенность в собственных силах в это время заставила даж? самых ортодоксальных большевиков заняться поиском союзников, который увенчался формированием правительственной коалиции с левыми эсерами в декабре 1917 г. (к началу 1918 г. представители этой партии возглавляли 6 из 16 центральных наркоматов).
Впоследствии в большевистской верхушке не раз обсуждались предложения, направленные к смягчению правительственного курса вообще и ослаблению репрессий против социалистов, в частности. Чаще всего подобные намерения обнаруживались в кризисные для режима моменты. Поскольку основным карательным органом «диктатуры пролетариата» являлись Чрезвычайные комиссии, многие предложения такого рода так или иначе касались этого одиозного учреждения. Однако намерения ограничить функции ЧК, не говоря уже о проектах ее упразднения (первый такой проект был выдвинут группой видных большевиков во главе с Каменевым уже в январе 1918 г.10) не имели успеха. Точно так же большинство ЦК, а затем и Политбюро под руководством Ленина последовательно отвергало все попытки «вписать» социалистов

Введение
7
в общественно-политическую жизнь страны на более или менее длительный срок или как-то облегчить условия их существования на постоянной основе. В феврале 1919 г. ЦК РКП отверг проект видного сибирского большевика Б.З.Шумяцкого о создании единого демократического фронта на политической платформе народовластия с участием правых эсеров и меньшевиков для борьбы с Колчаком11. Одновременно была отклонена выдвинутая Н.Осинским идея о предоставлении социалистической оппозиции свободы деятельности в Советах. В апреле 1921 г. решительную отповедь получило предложение чекиста Ил.Вардина (И.В.Мгеладзе) во избежание повторения Кронштадта перейти к новой, основанной на букве закона, политике относительно «наиболее приличных» социалистов и анархистов (конечно, продолжая «держать» государственные «вожжи натянутыми»). «Автор неправ, — заметил по поводу записки Вардина Ленин. — Он формалистичен. ...предложение автора не годится. Он не вник в дело как следует»12. Характерно, что Политбюро отклонило проект Вардина еще до получения цитированного отзыва Ленина13. Такой же резкий отпор со стороны партийных верхов получило предложение Г.И.Мясникова о введении свободы печати «от монархистов до анархистов включительно». «Свобода печати в РСФСР, окруженной буржуазными врагами всего мира, — разъяснял Ленин пермскому коммунисту, — есть свобода политической организации буржуазии и ее вернейших слуг, меньшевиков и эсеров. Это факт неопровержимый»14. Через несколько дней Оргбюро ЦК РКП признало тезисы Мясникова «несовместимыми с интересами партии», а в феврале 1922 г. он был исключен из рядов РКП.
Политбюро ЦК РКП направляло деятельность всей государственной репрессивной машины. Его директивы всегда стояли у истоков очередной кампании травли и репрессий против социалистов. Именно здесь рассматривались ходатайства социалистов и анархистов по разным вопросам, разрабатывались сценарии судебных процессов, определялась мера наказания и условия содержания арестованных, места и срок ссылок, условия выхода в свет тех или иных печатных произведений о социалистах или их самих и

8
Д.Б.Павлов
многое другое, что собственно и определяло положение данной соцпартии в стране в данный момент. Нередко Политбюро прямо предписывало охранке приговорить того или иного социалиста к определенному сроку тюремного заключения (например, в 1925 г. членов ЦК ПСР А.Р.Гоца и Е.М.Тимофеева15) или казнить определенное их число16. Будучи совершенно секретным, но подлинным и абсолютным «хозяином земли Русской», Политбюро действовало в обход каких-либо правовых норм, руководствуясь столь любимым большевиками принципом «революционной целесообразности» и представлением о собственной власти как «ничем не ограниченной, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненной, непосредственно на насилие опирающейся».
Все это, вместе взятое, делало репрессивную политику большевистского правительства исключительно жестокой, но хаотичной и труднопредсказуемой. В зависимости от обстановки и настроений в «верхах», совершенно невинный человек мог быть расстрелян, как это было с тысячами заложников осенью 1918 г., а настоящий враг помилован в обмен на публичное признание законности большевистской власти и своего поражения с борьбе с ней (пример с Б.В.Савинковым в 1924 г.).
По мере укрепления тоталитарного режима все большее влияние на деятельность его репрессивного аппарата оказывала личность вождя. Если Ленин, запустивший механизм репрессий, все же в какой-то степени был связан понятиями «личной чести, долга и лояльности, иногда даже по отношению к своим политическим врагам (Мартов, Плеханов, князь Кропоткин)»17, то верный ленинец Сталин, который питал к социалистам особую, личную неприязнь18, от этих качеств был совершенно свободен. Взгляд Ленина на политику, как на войну, целью которой было не подчинение, но уничтожение противника19, был целиком воспринят Сталиным и возведен в абсолют. Представление о социалистах, как опасных политических противниках, всецело разделялось ими обоими. Однако если для Ленина они все же были врагами менее «серьезными», чем буржуазия20, то Сталин возвел их в ранг «особо опасных государственных

Введение
9
преступников», главных врагов большевизма, начиная с 1917 г. Такое же крайнее выражение в годы его правления получили и методы борьбы с социалистическим инакомыслием, впервые опробованные еще основателем социалистического государства: бессудные расстрелы, заложничество, система административных наказаний по приговорам внесудебных органов, травля в печати и т.д.; в 30-е годы пытки, применявшиеся ВЧК лишь от случая к случаю, с санкции ЦК правящей партии стали непременным атрибутом работы следственных органов. К тому же у Сталина, замечает Авторханов, «коварная аморальность в политике была абсолютна по отношению ко всем, начиная от соратников по партии и кончая его собственными учениками»21, не говоря уже о тех, кого он почитал своими личными или политическими врагами.
Эти личные особенности Сталина оказали заметное влияние на весь курс власти в отношении социалистов и анархистов. Избрание его генсеком весной 1922 г. сопровождалось резким ужесточением политики режима. В годы его правления «приоритетное» положение социалистической тематики в заседаниях Политбюро было полностью сохранено, причем «руководящая и направляющая» роль высшей партийной инстанции в деятельности карательных органов еще более возросла. Вряд ли можно считать простым совпадением, что вслед за произошедшей к 1930 г. окончательной победой сталинской группировки над оппонентами внутри самой ВКП(б) был сконструирован и знаменитый процесс по делу «Союзного бюро меньшевиков» (1931 г.). Согласно постановлению Политбюро от 23 сентября 1926 г., обвинительные акты по всем делам, имевшим «общественно-политическое значение», местные советские и партийные органы были обязаны загодя представлять на рассмотрение специальной Комиссии Политбюро по политическим (судебным) делам с последующим внесением вопроса на утверждение самого Политбюро. С 1931 г. приговоры о высшей мере наказания, выносимые коллегией ОГПУ по политическим делам, также стали утверждаться в Кремле22. В докладах и сообщениях, которые ОГПУ-НКВД направляли на рассмотрение высшей партийной инстанции, фиксировались все более или

10
Д.Б.Павлов
менее значительные события в жизни соцпартий как в СССР, так и за его пределами. В 30-е годы материалы такого рода (в том числе обширные протоколы допросов арестованных социалистов, записи телефонных разговоров членов Заграничной делегации РСДРП в Париже и т.д.) направлялись непосредственно генсеку. Нередко Сталин лично редактировал наиболее важные документы — например, Обвинительное заключение по делу «Союзного бюро ЦК РСДРП».
В целом с приходом к власти Сталина на смену деспотическому, но политическому большевизму пришел большевизм, названный Авторхановым «тираническим и уголовным»23. Именно тогда вполне реальным содержанием наполнились часто звучавшие из уст Ленина, но не всегда исполнявшиеся на практике призывы к физическому и поголовному уничтожению социалистов и анархистов.
***
Проблемы становления однопартийной системы в СССР, роли и значения небольшевистского социализма и анархизма в послеоктябрьской России давно привлекают внимание отечественных и зарубежных историков. Как показывают вновь открытые архивные документы, у истоков советской историографии послеоктябрьского социализма и анархизма стояла деятельность таких далеких от науки учреждений, как ВЧК-ОГПУ и ЦК РКП(б). Разработанные здесь директивные документы не только определяли практическую политику власти в отношении социалистов и анархистов, но и содержали ряд концептуальных положений, легших в основу всей советской историографии интересующей нас проблемы. Поскольку документы ЦК РКП и ВЧК были совершенно секретными, каналом распространения официальных идей и оценок явился комплекс работ, опубликованных в 1920-1930-е годы видными представителями правящей партии и чекистами в открытой печати24. Выполняя конкретную агитационно-пропагандистскую функцию, эти работы, по сути, являлись частью общей репрессивной политики власти в отношении социалистов и анархистов. В то же время в них был сформулирован

Введение
11
ряд постулатов, на долгие годы определивших рамки, в которых только и могла развиваться отечественная историография. К их числу относится представление об «антинародной и антисоциалистической» сущности российских социалистических партий, имманентно присущих им оппортунизме, авантюризме, контрреволюционности и предательстве классовых интересов пролетариата, тезис о никем и никогда не доказанной их «мелкобуржуазности»25. Руководствуясь этими представлениями, а также универсальной схемой «борьба — идейный разгром — крах», советская историография послеоктябрьского социализма и анархизма развивала в основном два положения: о «самопроизвольном» и «закономерном» распаде социалистических партий и анархистских организаций, а также об их «идейно-политическом банкротстве», как результате той идейно-политической борьбы, которую вели с ними коммунисты, причем эта борьба выдавалась за важнейшее и чуть ли не единственное оружие власти. Основное содержание политики режима в отношении социалистов и анархистов замалчивалось, указания же этих последних на репрессивный характер большевистской власти либо с порога отметались, либо подвергались осмеянию. «Главным» в борьбе большевиков с социалистами и анархистами, утверждали советские авторы, были не репрессии, а их «идейное разоблачение»26. Если же факты насилий все же признавались, то вслед за большевистской пропагандой послереволюционных лет ответственность за репрессии возлагалась на самих социалистов, как на «пособников реакции», причем это обвинение в равной степени распространялось как на тех, кто действительно хотя бы какое-то время боролся с большевизмом с оружием в руках (ПСР, «меньшинство» ПЛСР, часть анархистов), так и на тех, кто последовательно отвергал подобные методы, стремился к роли легальной идейной оппозиции, а иногда и сотрудничал с властью (РСДРП, «меньшинство» ПСР, «большинство» левых эсеров, эсеры-максималисты, некоторые анархистские организации). Зигзагообразная политика власти в отношении социалистов и анархистов искусственно спрямлялась. Взгляды и практические действия самих социалистов намеренно огрублялись — на эти партии

12
Д.Б.Павлов
в целом и на их руководящие органы взваливалась ответственность за антибольшевистские акции отдельных социалистов или их групп, объявивших о выходе из партии или исключенных из них. Так, вся право-эсеровская партия осуждалась за деятельность в годы гражданской войны Савинкова, исключенного из ПСР еще в октябре 1917 г.; российский анархизм, максимализм, ПЛСР и партия меньшевиков были призваны нести ответственность за террористические выступления экстремистов из отколовшейся группировки «анархистов подполья»; вслед за Лениным в качестве аргумента для доказательства «контрреволюционности» меньшевиков историки использовали факт участия члена ЦК партии И.М.Майского в Самарском комитете членов Учредительного собрания, хотя именно этот эпизод стал поводом для исключения Майского из рядов РСДРП и т.д. Для советской историографии, наконец, характерно слепое доверие как к большевистским партийно-государственным документам, так и к сведениям, распространявшимся в официальной советской печати. Вместе с ленинскими работами, оба эти вида источников традиционно рассматривались как важнейшие и не подлежащие критике. Напротив, сообщения источников социалистического происхождения либо вообще игнорировались, либо, при ограниченном использовании, подвергались крайне тенденциозному истолкованию. Советские историки вполне усвоили агрессивный тон и манеру своих предшественников искать «виноватых» где угодно, только не в большевистском стане, унаследовав, таким образом, то «нравственное убожество больше-вицки-революционного миросозерцания», о котором в свое время писал Ф.А.Степун27.
Все содержание настоящей книги опровергает первый тезис. Что же касается второго, то анализ большевистской партийно-государственной печати первых послереволюционных лет показывает, что в эти годы не было предпринято ни одной сколько-нибудь основательной или даже просто корректной попытки рассмотреть взгляды социалистов и анархистов или дать обоснованную критику их деятельности. То, что советские авторы торжественно называли «идейно-политической борьбой» и «научной полемикой», на деле

Введение
13
представляло почти непрерывный поток грязных инсинуаций, шельмования и клеветы, который коммунисты обрушивали на головы своих оппонентов, предварительно зажавши им рот28. К категории научно-полемических не могут быть отнесены и работы Ленина, чьи устные выступления и печатные труды долгие годы считались образцом «научно объективной», «глубокой, яркой и научно обоснованной критики» взглядов его оппонентов из социалистического лагеря. Его многочисленные высказывания по поводу социалистов в послеоктябрьский период — это демагогический, по сути, митинговый «разоблачительный» перепев, основанный на собственных измышлениях и «фактах», добытых органами ВЧК29. В лучшем случае работы Ленина по этому поводу могут быть названы партийно-публицистическими со словом «партийно-» в самом крайнем, почти вульгарном значении. Худшие образчики «полемической» литературы заполняли страницы центральной и местной периодической печати. Тон здесь задавали «Правда» и «Известия», главные редакторы которых (соответственно, СЛ.Соснов-ский и Н.И.Бухарин, Ю.М.Стеклов) лично специализировались на «социалистической» тематике. Их «сотрудничество» с органами ВЧК было столь тесным, что газетные статьи часто выступали в роли главного поставщика обвинительного материала. И наоборот, выступления чекистов на страницах центральной печати нередко заменяли обвинительные заключения, которые следовало предъявлять арестованным — как это было, например, сделано в декабре 1919 г. по отношению к большой группе эсеров-максималистов.
Таким образом, ни о какой сколько-нибудь серьезной «научной полемике» большевиков с социалистами, ни об «идейном банкротстве» этих последних говорить не приходится. «Полемические» писания официальных идеологов и публицистов, которые и сами большевистские лидеры не стеснялись называть «травлей», могут поэтому рассматриваться лишь как часть репрессивной политики власти, но отнюдь не как источник для изучения российского небольшевистского социализма или истории идейной борьбы первой трети XX века.

14
Д.Б.Павлов
Продолженное в 50-60-е годы после 20-летнего перерыва, изучение российского социализма и анархизма в советской историографии развивалось в основном экстенсивно — за счет привлечения новых фактов и расширения «поля» борьбы большевиков с социалистами и анархистами в общесоюзном (Советы, профсоюзы, кооперативы и т.д.) и региональном масштабе (в Белоруссии, Поволжье, Туркестане и т.д.). Благодаря введению в научный оборот нового фактического материала были несколько уточнены разгромно-лозунговые оценки, характерные для работ 20-30-х годов30. Однако, заложенные в ранние годы принципиальные позиции, методы исследования, а во многом и понятийный аппарат в новых условиях не претерпели существенных изменений. Как и прежде, историки писали об «исторической закономерности» «краха» социалистических партий, поскольку «эти партии сомкнулись с контрреволюцией, выступали против демократии и социализма»31.
В 60-80-е годы постепенно вычленились дискуссионные вопросы. Одним из центральных среди них был вопрос о времени установления однопартийной системы в России, вопрос, который находился в прямой зависимости от оценки тем или иным автором состояния социалистического движения и степени его «опасности» для большевистского режима. Так, по мнению А.М.Малашко, «диктатура пролетариата» на однопартийной основе сложилась уже во второй половине 1918 г.32; Е.Г.Гимпельсон, полагавший, что в 1918 г. «мелкобуржуазные партии» все еще «оставались политической силой в стране», относил установление однопартийности к более позднему времени33. По-разному оценивалась и степень «контрреволюционности» социалистов в разные периоды гражданской войны. Одни исследователи (К.В.Гусев, В.С.Орлов, П.А.Подболотов) полагали, что «мелкобуржуазные партии» «выступали как основные организаторы борьбы за свержение советской власти, как наиболее активная контрреволюционная сила» уже на начальном периоде существования «советской власти»34; другие (Л.М.Спирин, А.Н.Шмелев, Н.Г.Нефедов, Ю.А.Щети-нов) «главной партией контрреволюции» в это время считали кадетов, оставляя социалистам роль «авангар

Введение
15
да всей реакции» лишь в 1920-1921 гг.35; М.И.Стишов настаивал на том, что этим «авангардом» «мелкобуржуазные» партии были дважды — весной-летом 1918 г. и в 1921 г., хотя и подчеркивал, что меньшевистская и правоэсеровская организации «почти полностью распались» уже к концу гражданской войны36. Несмотря на внутреннюю противоречивость этого взгляда, со временем именно он стал господствующим. То обстоятельство, что все участники дискуссии в обоснование своей точки зрения стремились опереться на соответствующие ленинские высказывания, делало этот и без того умозрительный спор еще и беспочвенным — в своей антисоциалистической риторике «вождь мирового пролетариата» никогда не скупился на резкие оценки.
Предметом разногласий в советской историографии 70-80-х годов был вопрос о социальной базе социалистических партий вообще и в послеоктябрьский период, в частности. Поскольку рамки дискуссии на эту тему были изначально очерчены их ленинской характеристикой, как партий «мелкобуржуазных», завершения спор на эту тему не получил. Расходились советские историки и в вопросе о времени окончательного исчезновения социалистических партий и анархистских организаций в Советской России. Исходя из общего представления о «самопроизвольном» и «исторически закономерном» распаде этих организаций, большинство исследователей ограничивало их деятельность 1923-1924 годами, указывая на происходившее тогда, якобы стихийное, движение по их «самороспуску» (в действительности это была правительственная акция). Особняком здесь стоит М.И.Стишов, по мнению которого процесс их распада «завершился как организационно, так и идейно лишь в результате успешно выполненных планов двух пятилеток в промышленности, в результате сплошной коллективизации сельского хозяйства», то есть во второй половине 1930-х гг. Вслед за С.П.Трапезниковым Стишов высказывал уверенность в существовании в 30-е годы нелегального «мелкобуржуазного политического охвостья», состоящего из меньшевиков и эсеров, но смыкавшегося «с другими врагами советской власти»37. Таким образом обосновывалась и получала пол

16
Д.Б.Павлов
ное одобрение проводившаяся властью в 30-е годы политика физического уничтожения социалистов и анархистов по сфабрикованным обвинениям. 4-х членная периодизация «истории борьбы большевизма с мелкобуржуазными партиями», предложенная Стишовым, основывалась на представлении о переходе российских социалистов от политического маневрирования в ноябре 1917 г. и «подрывной деятельности» в Советах в январе—июне 1918 г. к открыто «пробуржуазной, антинародной и антирабочей политике» в 1918-1921 гг. с последующей агонией, начавшейся с эсеровского процесса 1922 г. и завершившейся в середине 1930-х годов. В чем заключались особенности борьбы большевиков с социалистами на каждом из выделенных этапов, оставалось непонятным.
Таким образом, в 1980-е годы историографическая ситуация не претерпела качественных изменений. Накопление фактического материала и расширение количества привлекаемых источников отнюдь не привело к пересмотру базовых оценок и суждений, заданных еще в 1920-1930-е годы. В итоге, несмотря на огромное количество работ, включая и коллективные обобщающие, история российских социалистических партий в послеоктябрьский период оказалась областью наименее изученной и наиболее фальсифицированной. Сегодня эту историю фактически надо переосмысливать заново.
Изменения, наметившиеся в отечественной историографии с начала 90-х годов, сопровождались отказом исследователей от ленинской «партийности» и попытками объективно подойти к проблемам послеоктябрьского социализма и анархизма. В этой связи обнаружилось известное сближение отечественной историографии с зарубежной, которая с самого начала развивалась под сильным влиянием работ российских социалистов-эмигрантов и для которой репрессивный характер большевистского режима всегда был аксиомой. В последние годы появились работы, авторы которых исходят из того, что прямым последствием узурпации большевиками власти в октябре 1917 г. явилось установление их политической монополии, причем в качестве главной причины исчезновения небольшевистского социализма в России указывается

Введение
17
жесткая политика власти, «постоянные преследования» социалистов, использование в борьбе с ними «террористических методов»38. Подготовлен ряд исследований и документальных сборников, в которых на основе вновь открытых архивных материалов и с реалистических позиций исследуется история социалистических партий в послеоктябрьский период или отдельные аспекты этой истории39, рассматриваются некоторые стороны деятельности правительственной машины по подавлению социалистического инакомыслия40.
Для нынешнего, переходного состояния отечественной историографии характерно, однако, и появление ряда недостаточно аргументированных, поверхностных суждений, отчасти продиктованных погоней их авторов за сенсацией, отчасти же вызванных недостаточной разработанностью интересующих нас сюжетов; все еще сказывается и влияние догм советской историографии. Так, в последней книге Е.Г.Гимпель-сона ошибочно указывается, что в борьбе с социалистами большевистские «партийно-государственные органы не делали различия между меньшевиками и эсерами, одинаково наносили удары по тем и другим»41. Возвратом к оценкам прошлых лет являются его замечания относительно «распада» социалистических партий, вызванного, якобы, в первую очередь «разочарованием» в них «не только рядовых членов, но и многих лидеров».
Если Е.Г.Гимпельсон, И.В.Павлова и некоторые другие современные авторы склонны преуменьшать роль и значение социалистических партий в политической жизни послеоктябрьской России (И.В.Павлова, например, считает, что после 1918 г. эти партии вообще «существовали как бы из милости42»), то В.Х.Тумаринсон, напротив, стремится непомерно преувеличить как степень влияния РСДРП на внутреннюю политику большевиков, так и меру «компромиссное™» последних. Так, он полагает, что переговоры о сотрудничестве большевиков с меньшевиками, если бы они состоялись, могли закончить «социалистический эксперимент» еще в 1919 г.43 Налицо несоответствие столь глобального вывода привлекаемым автором источникам. Вся конструкция Тумаринсона

18
Д.Б.Павлов
основана на одном недостаточно изученном, небесспорном и еще хуже документированном эпизоде (предложении К.Б.Радека Р.А.Абрамовичу в передаче этого последнего) и полностью вырвана из контекста взаимоотношений РСДРП с правящей партией в годы гражданской войны.
В целостном виде политика большевиков в отношении социалистов и анархистов после 1917 г. не рассмотрена и в зарубежной историографии, включая работы, вышедшие из-под пера представителей социалистической и анархистской эмиграции. Пожалуй, лучше других в этом отношении изучен послереволюционный анархизм, которому посвящены две фундаментальные работы в англоязычной историографии, а также ряд брошюр и книг анархистов-эмигрантов44. Однако в них, как и в работах по послеоктябрьской истории партии эсеров45 и послереволюционного меньшевизма46, основное внимание уделено деятельности самих этих партий и только в этой связи говорится о политике власти по отношению к ним. Полнее других интересующие нас вопросы в своей последней монографии рассмотрел американский исследователь В.Н.Бровкин47, однако с материалами отечественных архивов ему удалось ознакомиться лишь отчасти. Так же далеко не исчерпывают интересующие нас сюжеты многочисленные публикации в эмигрантской периодической печати социалистической и анархистской ориентации. Материалы, посвященные гонениям на их единомышленников в России, регулярно помещались на страницах меньшевистского «Социалистического вестника», эсеровской «Революционной России», «Анархического вестника», однако, по понятным причинам, были случайны, фрагментарны и не всегда точны.
В 1982 г. на английском языке, а в 1993 г. в русском переводе вышла книга голландского исследователя Марка Янсена «Суд без суда»48. В ней с большой обстоятельностью излагается подготовка и проведение так называемого «большого» эсеровского процесса летом 1922 г., дается краткий исторический очерк взаимоотношений ПСР и РКП в первое послеоктябрьское пятилетие, приводятся ценные биографические данные о дальнейшей судьбе эсеров, осужденных в

Введение
19
1922 г. Книга Янсена остается единственным на сегодняшний день специальным исследованием, непосредственно относящимся к интересующей нас теме, но речь в ней идет только об одном, пусть и важном, сюжете. К тому же, по независящим от автора причинам, эта работа основана на материалах западных архивов и опубликованных источниках — документы отечественных архивов привлечены в весьма ограниченном количестве. Учитывая работу, проделанную МЯнсеном, автор настоящей книги останавливается лишь на тех сторонах процесса 1922 г., которые остались неизвестными голландскому ученому.
Таким образом, подлинная история борьбы большевистского режима с российскими социалистическими партиями и анархистскими организациями еще не написана. Слабо или вообще не изучены механизм и «идеология», основные этапы, направления и результативность этой борьбы, методы и организация работы репрессивных органов, правовая база репрессий. Восполнить эти пробелы призвана настоящая книга, автор которой опирался как на вновь открытые документы центральных партийных и государственных органов (протоколы заседаний Политбюро ЦК РКП с сопроводительными материалами, документы ВЧК-ОГПУ и др.), так и на источники, широко привлекавшиеся в советской историко-партийной литературе (работы Ленина и других большевистских лидеров, официальные партийные документы, декреты Советской власти, советская печать и т.д.). Взятые в совокупности с первыми, эти традиционные материалы получают совершенно иное прочтение и позволяют прийти к выводам, принципиально отличным от заключений советской историографии.
Будучи первой попыткой такого рода, настоящее исследование, конечно, не может претендовать на исчерпывающую полноту. Ряд важных сторон борьбы большевистского правительства с социалистами лишь обозначен. Среди них — история вытеснения социалистов из кооперации, профсоюзного и молодежного движения, из высшей и средней школы, издательской деятельности, госаппарата; международный аспект этой борьбы. В силу фрагментарности и общего недостатка материала автору не удалось сколько-нибудь

20
Д.Б.Павлов
подробно осветить деятельность Иностранного отдела ГПУ, о необходимости усиления работы которого в 1923 г. говорилось в одном из постановлений Политбюро ЦК РКП (см. док. Mb 19 Приложения). Специального исследования заслуживает история создания и деятельности буферных политических образований (партий Революционных коммунистов, Народников-коммунистов, параллельного Союза максималистов и т.д.), выполнявших роль «моста» между РКП и небольшевистскими политическими партиями. Их главное предназначение заключалось в ослаблении «материнской» политической организации, «перекачке» социалистов в ряды правящей партии и пополнении ее грамотными специалистами, в которых РКП так нуждалась. Интересно было бы проследить деятельность в большевистских верхах в первые послеоктябрьские годы группы сторонников либерализации режима вообще и политики в отношении социалистов, в частности. Все эти темы еще ждут своего исследователя.
Примерно половину объема настоящей книги занимает документальное Приложение, в котором представлены некоторые, наиболее важные материалы центральных партийных и репрессивных органов по интересующей нас теме. Многие документы даны в сокращенном виде. Сделанные купюры касаются повторов, обильного и не всегда корректного цитирования социалистических и анархистских документов, некоторых узко-специальных подробностей. Документальные тексты даны в орфографии оригинала, опечатки и описки исправлены; документы пронумерованы составителем.

Глава 1 Гонения на социалистов: пролог
Гонения на социалистов начались сразу после прихода большевиков к власти и первоначально заключались главным образом в удушении социалистической печати. Одним из первых своих декретов («О печати» от 27 октября 1917 г.) новое правительство заявило о намерении закрыть всю «контрреволюционную печать». Этот декрет вызвал широкие протесты и требования восстановить свободу печатного слова. В первых числах ноября это требование выдвинул Петроградский союз рабочих печатного дела; в резолюции, предложенной меньшевистскими фракциями 2-му армейскому съезду 1-й армии, указывалось, что «сплошное закрытие газет, не отвечающих интересам партии, захватившей власть», в масштабах, каких не было и во времена самодержавия, есть «позор русской жизни», и содержалось требование немедленной отмены декрета49. Отвечая на эти и подобные призывы, 4 ноября ВЦИК принял специальную резолюцию, в которой свобода печати объявлялась мерой «безусловно контрреволюционного характера»50. «Ленин, Троцкий и сопутствующие им, — писал по этому поводу М.Горький в газете «Новая жизнь» 7 ноября 1917 г., — уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия».
И действительно, еще шли переговоры о создании правительственной коалиции «от большевиков до народных социалистов», когда 9 ноября правительством был «приостановлен» выход в свет газеты энесов «Народное слово». Со второй половины ноября 1917 г. началась полоса преследований газеты меньшевиков-оборонцев «День». Закрывавшееся 6 раз и столько же раз возобновлявшееся под другим названием, это издание было окончательно прекращено в мае 1918 г. 4 декабря

22
Д.Б.Павлов
1917 г. Ленин подписал декрет об аресте группы эсеровских и меньшевистских лидеров (И.Г.Церетели, В.М.Чернова, Ф.ИДана, А.Р.Гоца, М.И.Скобелева и др.) опять-таки за оппозиционное выступление в печати, названное в декрете «провокационным»51. Арестованные в Петрограде в ночь на 18 декабря 1917 г. на собрании в Вольно-Экономическом обществе, они были освобождены на следующий день по настоянию наркома юстиции левого эсера И.З.Штейнберга52. В начале января 1918 г., в канун открытия Учредительного собрания, была разгромлена редакция эсеровской газеты «Воля народа» и арестованы депутаты Собрания, видные эсеры П.А.Сорокин, А.А.Аргунов, А.И.Гуков-ский и С.А.Кливанский (освобождены после двухмесячного тюремного заключения). Характерно, что предлогом к проведению этой акции явилось покушение на Ленина 1 января 1918 г., к которому ПСР не имела отношения. В дальнейшем в этом же качестве большевики использовали всякое более или менее заметное внутри- или даже внешнеполитическое событие, независимо от степени причастности к нему членов той или иной социалистической партии. Покушения или убийства видных деятелей российского и международного коммунистического движения, восстания крестьян, военные мятежи, забастовки рабочих, любое иное проявление недовольства правящим режимом, выборы в местные органы власти, всякое более или менее крупное событие на фронтах гражданской войны, очередное обострение международной обстановки — все это становилось поводом для новой кампании репрессий против социалистов. Объявленные «лакеями» международного империализма, в сущности они были обречены на уничтожение под любым предлогом, будь то убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург в Германии в 1919 г. или восстание кронштадтских матросов в 1921-ом.
Преследования печати были «узаконены» появлением в конце января 1918 г. «Временных правил о порядке издания периодических и непериодических изданий в Петрограде», согласно которым в случае «явно контрреволюционного» характера публикаций газета могла быть закрыта, а члены редакции арестованы53. Всего в январе—феврале 1918 г. только в Пет

Глава 1. Гонения на социалистов: пролог
23
рограде и Москве было закрыто около 70 газет. Идея огосударствления прессы, установленная Временными правилами, как дипломатично отметил современник, «настойчиво проводилась властью и создавала условия, мало благоприятствовавшие развитию прессы»54 .
Распоряжениями наркомата по делам печати Пет-росовета столичные газеты подвергались крупным (до 25 тыс. руб.) штрафам, их редакторы привлекались к судебной ответственности, а сами газеты в конце концов закрывались. Характерно, что в удушении небольшевистской прессы активно участвовали и другие органы государственной власти, что являлось прямым нарушением декрета 27 октября, согласно которому всякие запрещения органов печати могли производиться лишь по постановлению Совнаркома. Так, почти вся московская «несоветская» печать была закрыта в мае 1918 г. по распоряжению Московского областного военного комиссариата. В первой половине 1918 г. с подобными инициативами выступали также наркомат по военным и морским делам, НКИД и др. Провинциальная пресса закрывалась решениями исполкомов местных Советов.
Гонения на газету «Вперед!», последовавшие в марте—апреле 1918 г., вызвали протесты рабочих ряда московских фабрик и заводов («Поставщик», «Людвиг и Смит», Центральной городской электростанции и др.), в своей резолюции назвавших этот орган с.-д.-меньшевиков «защитником подлинных интересов рабочего класса против большевистской власти»55. 13 мая меньшевикам удалось получить разрешение на возобновление издания (под названием «Всегда вперед!»), однако уже на следующий день нарядом ЧК газета была закрыта вновь, а в помещении ее редакции произведен обыск56. О том, как толковалось властями понятие «контрреволюционности» газетных выступлений, свидетельствуют обстоятельства состоявшегося тогда же (в мае) очередного закрытия меньшевистского «Нового луча» — петроградская газета была запрещена за публикацию сообщения о митингах на Обуховском и Путиловском заводах под лозунгом положить конец «комиссародержавию» и созвать Учредительное собрание. Не отставали от центра и местные власти: в первые месяцы 1918 г. в Туле был учинен раз

24
Д.Б.Павлов
гром меньшевистской газеты «Голос народа», в Саратове — газеты «Голос пролетария», в Нижнем Новгороде — газеты «Жизнь» и тд. К середине 1918 г. число запрещенных властями газет социал-демократической ориентации перевалило за 6057. Вся социал-демократическая пресса по сути оказалась под запретом58.
В результате гонений на периодическую печать с лета 1918 г. выход легальных небольшевистских газет и журналов в России фактически прекратился. Не меняли дела попытки социалистов возобновить свои периодические органы в редкие моменты легализации. Их издания были поставлены в такие условия печатания и распространения, что они даже отдаленно не могли претендовать на общественно-политическое влияние. Так, меньшевистская газета «Всегда вперед!», вновь начавшая выходить в январе 1919 г., постановлением ЦИК была окончательно запрещена в феврале 1919 г.; возобновленное в марте 1919 г. эсеровское «Дело народа» просуществовало легально всего десять дней59; еженедельник группы «Народ» из-за цензурных ограничений, нехватки бумаги и трудностей с типографией на деле мог выходить лишь несколько раз в год (всего за 1919-1922 гг. вышло 11 номеров); весной 1918 г. были прикрыты газеты «Анархия», «Голос труда», дважды закрывался анархистский «Буревестник», с 21 мая — навсегда; после обострения отношений с правящим режимом подверглась преследованиям левоэсеровская периодическая печать (в первой половине 1918 г. ПЛСР издавала около 20 ежедневных газет и несколько журналов). Даже легализованные издания социалистов могли распространяться только в столицах. «В провинции журнал "Народ", — указывали члены одноименной эсеровской группы, — находится на положении "запрещенного" органа, продавец которого неминуемо попадает в ЧК»60. О «временном» характере гонений на печать, объявленном декретом 27 октября, власть постаралась поскорее забыть. «Полная свобода» печати, обещанная декретом «по наступлении нормальных условий общественной жизни», так и не была установлена за все время пребывания у власти большевиков.
По свидетельству современника, тюремные камеры для социалистов были приготовлены уже в ноябре

Глава 1. Гонения на социалистов: пролог
25
1917 г.61 Зимой 1917/1918 гг. они стали быстро наполняться. Весной 1918 г. прошли первые аресты анархистов и максималистов — верных соратников большевиков как в октябрьские дни, так и в период разгона Учредительного собрания. В ночь с 11 на 12 апреля в Москве и 23 апреля в Петрограде отряды ЧК и красногвардейцев провели операции по разоружению анархистских групп, в ходе которых было арестовано свыше 600 чел.62 В официальном сообщении ЧК по этому поводу указывалось, что разоружению и разгрому подверглись «банды, именующие себя анархистами»63. Попытка анархистов расследовать происшествие в комиссии ВЦИК успехом не увенчалась. Расправа с анархистами была официально подана, как необходимость наведения «порядка» и искоренение уголовного «элемента», проникшего в анархистские ряды. «Да стоит ли порядок, который обещают нам большевики, той страшной цены полицейского произвола, бессудных расстрелов и произвольных расправ, которой он достигается? — резонно спрашивали себя социалисты. — И не во много ли страшнее для пролетариата этот режим полицейщины, боящейся света и гласности, нежели те несколько десятков преступников, от которых, быть может, и избавит нас большевистская расправа с анархистами?»64
По меткому замечанию современника, обычная тактика большевистских властей выглядела так: «Протянут лапу, попробуют, — а если ничего, обошлось — тут же смелеют. И следующую лапу уже дальше протягивают. Осмелевают»65, Аресты социалистов зимой 1917/1918 г., апрельские акции в отношении анархистов и максималистов и особенно разгон Учредительного собрания с последующим расстрелом демонстраций протеста не только помогли большевистским лидерам избавиться от комплекса собственной политической неполноценности, но и убедили их в возможности жестоко и безнаказанно преследовать своих политических оппонентов и противников. В большевистской партии происходило становление новой ментальности, согласно которой постепенно теряли смысл и стали восприниматься как доктринерские прежние рассуждения на тему о том, может ли РКП установить свою диктатуру в Советах, не деля власть с

26
Д.Б.Павлов
кем бы то ни было, является ли она действительно авангардом пролетариата или может ли она нарушить волю рабочего класса. Основой и первопричиной новой ментальное™ было стремление большевиков удержаться у власти любой ценой66, а методы средневековой жестокости, применявшиеся ими для этого, во многом диктовались психологией защитников «осажденной крепости». По свидетельству современника, уже тогда Россия воспринималась ими лишь как «страна, оккупированная коммунистической партией, где она разбила свою генеральную квартиру и откуда она руководит мировой революцией»67. «Ленин всю Россию отдаст, лишь бы оставили ему маленький клочок земли, хотя бы Московский уезд для социалистического опыта», — отмечал Г.В.Плеханов весной 1918 г.68
Весной—летом 1918 г. правительство предприняло массированную атаку на представительства социалистических партий и анархистов в Советах, первые после прихода к власти большевиков выборы в которые проходили в апреле—мае. Первоначально для уменьшения количества социалистов в местных органах власти большевики главным образом ограничивались всякого рода махинациями, подтасовками и другими мошенническими приемами на выборах. «Арестовывали ораторов меньшевиков и эсеров, — описывало Бюро печати РСДРП ход избирательной кампании в Моссовет в марте—апреле 1918 г. — Назначали выборы неожиданно, в присутствии ничтожной кучки своих сторонников. В случае избрания меньшевиков добивались всякими правдами и неправдами новых выборов при участии меньшего количества избирателей». Одновременно была развернута травля социалистов в печати: «Правда» писала об эсеро-меньше-вистском предвыборном блоке как о «союзе контрреволюционных агентов и убийц на службе у буржуазии»69. «Трудно представить себе нечто более гнусное, более позорное и отвратительное, чем картина большевистской избирательной кампании», — заключали авторы меньшевистского доклада70.
Описанные меры плохо помогали: социалистические фракции в Советах продолжали оставаться весьма значительными. Так, весной 1918 г. меньшевики вместе с правыми эсерами получили большинство в

Глава 1. Гонения на социалистов: пролог
27
Советах Брянска, Коломны, Костромы, Златоуста, Ижевска, Сормова, самостоятельно провели 84 депутата в Москве, причем некоторые крупные предприятия, традиционно считавшиеся бастионами большевизма (например, Карзинкинская «Большая» мануфактура в Ярославле), дали социал-демократическому списку больше голосов, чем большевикам, левым эсерам и беспартийным вместе взятым71. Поэтому 14 июня 1918 г., за 2 дня до начала новой избирательной кампании в преддверии V-ro съезда Советов, большевики провели через ВЦИК постановление, согласно которому на всей территории России, подконтрольной Кремлю, эсеры и меньшевики были изгнаны из Советов всех уровней. В постановлении социалисты обвинялись «в организации вооруженных выступлений против рабочих и крестьян в союзе с явными контрреволюционерами» внутри и извне и в стремлении «дискредитировать и низвергнуть советскую власть»72. Основательность подобных обвинений видна из документа, принятого в мае 1918 г. на Всероссийском партийном совещании РСДРП, в котором отвергалось всякое вмешательство союзных держав в российские дела. На местах насильственное изгнание социалистов из Советов чаще всего сопровождалось неопределенной формулировкой — «за контрреволюционность и саботаж соввласти»73. Протесты населения по этому поводу (в Москве, Брянске, Туле и т.д.) властями игнорировались.
Сразу после принятия цитированного постановления ВЦИК на борьбу с правыми эсерами и меньшевиками были нацелены органы ВЧК. В резолюции 1-й Всероссийской конференции Чрезвычайных комиссий социалисты объявлялись «контрреволюционерами», с которыми следовало бороться «беспощадно»74. На заседании коммунистической фракции конференции эта общая установка была конкретизирована: речь шла о необходимости принятия еще более «строгих», чем прежде, мер пресечения «соглашательской» печати в провинции, «изъятия из обращения» видных и активных правых эсеров и меньшевиков и расстрела «явно уличенных контрреволюционеров»75. Тогда же Дзержинский в газетном интервью впервые публично сформулировал тезис об «организованном

28
Д.Б.Павлов
терроре» как главной задаче ВЧК. Таким образом, политика «красного террора» стала проводиться задолго до ее официального объявления и без какого-либо серьезного повода со стороны «контрреволюции». В этой связи рушится усердно повторявшийся большевиками впоследствии тезис о «вынужденном» и «ответном» характере этой политики.
Вопреки постановлению ВЦИК, население продолжало выбирать членов соцпартий в местные органы власти. На прошедших в конце июня выборах в Петросовет меньшевики и правые эсеры получили 75 мест против 499 у большевиков и 109 у левых эсеров; в Архангельском совдепе — 56 против 168 у большевиков, в Казанском — 180 против 27 у большевиков и т.д.76. Однако их представительство на Всероссийских съездах Советов и ВЦИК резко упало. Так, на V-м съезде Советов соцпартий и анархисты суммарно были представлены лишь 26-ю голосами (не считая 353-х делегатов-левых эсеров) против 90 на IV-м съезде. «В общем, — констатировалось на проходившей в конце июля 1918 г. областной конференции РСДРП Центральной области, — советская работа у меньшевиков везде закончилась; то же и у с.-р-ов»77. По данным П.Н.Соболева, к концу 1918 г. в составе исполкомов 175 уездных Советов 28 губерний Европейской России (из 32-х, входивших в состав РСФСР) социалисты и беспартийные имели лишь 16% голосов, в губисполкомах же представителей некоммунистических партий вообще не было78.
В последующие месяцы задача «вытеснения» социалистов из Советов решалась исключительно силовыми методами: приметой начала очередной избирательной кампании стали массовые аресты меньшевиков и эсеров. Если же социалистам все же удавалось получить известное количество голосов, работе их представителей в Советах чинились всяческие затруднения, а затем их фракции под тем или иным предлогом (или без) попросту удалялись. В феврале 1920 г., узнав о том, что на выборах в Моссовет меньшевики получили 46 мест (из 1566-х, или 3%), Ленин немедленно распорядился «"загонять" их практическими поручениями: Дан — санучастки, Мартов — контроль за столовыми»79. В мае этого же года Политбюро РКП «ре

Глава 1. Гонения на социалистов: пролог
29
комендовало» Моссовету вообще «исключить тех членов фракции меньшевиков, которые не заявят о своем несогласии с теми меньшевиками, которые арестованы за провокацию к забастовке»80. Что же касается представительства соцпартий на Всероссийских съездах Советов, по Конституции являвшихся «высшим органом власти РСФСР», то с 1919 г. список социалистов, «допущенных» на съезд, стал утверждаться Политбюро персонально81.
Так осуществлялась «советская политика» в центре. На местах все было проще, грубее, циничнее. В декабре 1918 г. произошли волнения рабочих в Мото-вилихе (Пермской губ.) под лозунгами отмены привилегий в продобеспечении для совслужащих, прекращения бессудных расстрелов, восстановления свободы слова и собраний, передачи всей власти Советам рабочих и крестьянских депутатов, «а не ЧК»82. В случае невыполнения этих требований рабочие угрожали забастовкой. Поскольку «обычные меры воздействия» результатов не дали («на митингах, собраниях представителям советской власти не давали говорить», — сообщал в Москву председатель Уральского облсовета А.Г.Белобородов83), ответственность за произошедшие волнения была возложена властями на левых эсеров, составлявших большинство в исполкоме Мотовили-хинского совдепа, сам исполком распущен и заменен чисто коммунистическим по составу ревкомом, в поселке введено осадное положение, а завод закрыт с поголовным увольнением рабочих.
Таким же вероломством было отмечено поведение большевистского совдепа в рабочем поселке Богородское Павловского уезда Нижегородской губ. На выборах весной 1919 г. большинство в местном Совете получили меньшевики. Игнорируя результаты выборов, совдеп старого, большевистского, состава продолжал функционировать и вскоре рядом административных мер одержал полную победу над местным базаром, лишив рабочих возможности покупать продукты. 24 мая в поселке произошел голодный бунт, несколько коммунистов были растерзаны толпой. Чтобы прекратить кровопролития, власть взял новый, меньшевистский Совет, которому удалось успокоить рабочих и таким образом спасти от гибели остальных комму

30
Д.Б.Павлов